Разговоры про Исход, не мои

[istarni]

Сдала я информатику. Уууф…То есть еще непонятно,на что я ее сдала, но оно надо мной больше дамокловым мечом не висит. В честь этого – очередное творение.

Гхм…да.Под катом – Феанор (точнее – «он» - Феанор, и «она» - Нерданель и еще 4 вордовских страницы разговоров про Исход).Сей персонаж, которого я понимаю не всегда и не везде, появился только потому, что нижеследующий текст изначально писался в подарок Лил на Д.Р. (которое, Д.Р., было в феврале, но тогда у меня погиб компьютер и текст завис…)

Заканчиваю вступление.

Итак.

 

 

Это одна из тех размолвок, которые начались в последнее время и случаются чаще и чаще, начинаясь на пустом месте и разливаясь в полнокровную семейную ссору. Ей не у кого спросить совета, да она и не желает спрашивать: просто уходит в кузницу к отцу.

 

В последний раз причиной их ссоры стал меч, откованный ее мужем. Дело даже не в том, что мечу не место за обеденным столом – ее ужаснули изменившиеся лица сыновей, отраженные в холодном металле, ужаснула привычная легкость, с которой они, передавая меч по кругу, брались за рукоять.

Это первый меч работы ее мужа, который она видит – но клинок слишком безупречен, чтобы быть первым откованным. Значит – он кует мечи, их сыновья упражняются во владении оружием – а она не знает? Верно, она была слишком занята своими обидами, слишком часто уходила? Как же хочется уйти…

Она смотрит на Тирион из своего высокого, одинокого окна, но белые крыши родного города только раздражают сердце. «Уйти бы отсюда», - думает она, - «К отцу в кузницу, прочь из города, к свету Древ, к ваньяр, - кажется, они вовсе не знают, что есть на свете такая напасть - тоска…»

-Не на Запад, а на Восток, - говорят у нее за спиной. Ее муж стоит на пороге, и на голове у него венец с Камнями, и в руках у него откованный вчера меч, и лица почти не различить за белым светом, и сам он похож на Великого Охотника в предвкушении бешеной скачки на край света.

-Ты мириться пришел – с мечом? – спрашивает она, но он не замечает ее холодности и не слышит упрека.

-Уйти бы отсюда…Ты все правильно поняла, Нерданель. Только не на Запад, - на Восток, - говорит он, глядя на нее с непонятным ей самой восхищением. Бережно ставит меч к стене, подходит ближе. – Не пугайся,  меч - для злодейских тварей на востоке. Во время Великого Похода у наших отцов были мечи. Чего же ты, - он подходит совсем близко, обнимает ее за плечи, - ну на кого мне здесь кидаться с мечом?

-Ты шел в кузницу, - почему ты вернулся?- спрашивает она.

-Потому что ты позвала меня. Ты думала – уйти бы из этого города, и то же самое было в моих мыслях. Мне казалось, что мы с тобой расходимся далеко – как же я рад, что это не так! Прости, что я плохо думал о тебе… Как же я рад, - говорит он шепотом, пряча нос в ее волосы.

Она молчит.

-Прости, что я плохо думала о тебе. Мы с собой стали совсем уставшие, дерганые, кричим и ссоримся – ну куда это годится? - шепчет она, - уйдем к Ингве, поживем немного у Древ…

Она не видит лица мужа, но чувствует, как он качает головой.

-Нельзя нам на Запад, - говорит он. -  У света Древ мы забудем наши печали, мы оставим наши ссоры, но мы же не ваньяр, чтобы так и просидеть в блаженном счастье и тишине. Мы можем уйти на Запад, может быть, мы будем даже счастливы, но собой мы перестанем быть…

-Что же тогда? – спрашивает она.

Тогда он шепчет ей на ухо, что счастье этого города они испили до дна, что они постигли все премудрости, все тайны мастерства, что они дошли до края открытой им земли и заглянули за край. Он говорит ей: помнишь, как мы бродили с тобой по пустынным берегам, как мы ходили на север и смотрели на звезды внешних земель? Теперь эти берега исхожены вдоль и поперек, и дороги вьются от гавани к гавани. Помнишь, как мы с тобой в мастерской у твоего отца открывали секреты бронзы, и стали, и золота, и серебра? Теперь этому учат мальчишек, только собравшихся в ученики. Что останется нашим сыновьям, что откроют они? Или они будут лить украшения по формам, сделанным их отцами, соревноваться в сложении песен, которые уже сложили матери их матерей, или гонять зайцев и оленей в свите Ороме?

-Чего желал бы ты? – спрашивает она, невольно поддаваясь его горячему шепоту, силе этих путаных, сумбурных – знакомых ей! - слов.

- Я попросил бы у отца позволения уйти, - говорит он.  – Взять семью и всех, кто пойдет со мной, и отплыть на Восток, чтобы имя нолдор было прославлено по обе стороны Великого моря! Здесь я уже не сотворю ничего, подобного им, - он, не выпуская ее из объятий, снимает с головы венец и чуть ли не с нежностью смотрит на игру света в гранях Камней. Там же, - поворачивается, бережно надевает венец ей на голову, в восхищении отступает на несколько шагов, и когда он говорит вновь, его голос звучит как голос влюбленного: Там же… Какую корону я сотворю тебе там! Ты прекрасна, - говорит ее муж, и его лицо в свете Камней смягчается, лучится их отраженным светом, - вот тебе и быть королевой нолдор, а не… - он обрывает сам себя и продолжает со странной, жадной тоской: Там же  - я сделаю тебя королевой нолдор Внешних Земель!

-А ты будешь королем? – тихо спрашивает она.

-А я – королем, - очень просто отвечает он, и дальше ей не хочется спрашивать. От этих речей холод идет по коже, - она вспоминает, от кого она слышала такие речи.

-Ты говоришь, как тот Вала, - роняет она и, видя, что он хмурится, продолжает:   

-Ты всегда был сам по себе, до всего доходил своим умом, редко слушая советы мудрецов – а теперь повторяешь чужие слова, которыми опьянен весь город. Мне кажется, что это тот Вала первым начал речи об исходе.

Она готова к гневной отповеди, но ее муж только смеется, а потом говорит с лукавой мальчишеской улыбкой: «Нет ничего прекраснее света Дерев. Телери – самые искусные на свете мореходы. Скульптуры моей жены так совершенны, что их принимают за живых. Все об этом говорят – потому что это правда», - и продолжает потом с улыбкой другой, холодновато-надменной: «Все говорят об Исходе, потому что эта земля и правда мала. Было бы странно, если бы наш народ мастеров и ученых не заговорил об Исходе. А тот Вала…он слишком умен для того, чтобы отрицать очевидное – и понятное всем нам».

Она не может ясно сформулировать, что кажется ей чужим в словах мужа…ах да, «мы».

-Мы…ты ни разу не спрашивал меня. Он смотрит на нее с любовью и удивлением. - «Мы всегда думали едино, любимая моя…Прислушавшись, я бы заметил разлад».

«Значит, ты не прислушивался очень давно», - хочется сказать ей, но вместо этого она спрашивает, особо оттеняя «мы»:

-Как мы переплывем через Море?

-Мы попросим корабль у Ольве, - говорит ее муж. У телери много белых кораблей и белая гавань, отделанная мастерами нолдор. Ты думаешь, нашим друзьям будет жаль для нас корабля?

-Я не думаю, чтобы Ауле обрадовался отплытию стольких его учеников, - замечает она.

Ауле…Что – Ауле? – спрашивает ее муж и кривит губы, будто произносит полузабытое и уже неважное имя.  - Ауле – мастер, и он-то понимает, что нельзя вечность сидеть на одном и том же, бесконечно совершенствуя одни и те же умения.

-Но...восточные земли лежат во тьме. Говорят, что там ярко светят звезды – но под звездами не заколосится пшеница, не созреют яблоки или виноград! Говорят, что были те, кто остались, - остался же король Эльвэ, друг твоего отца.  И ты хотел бы из света дня отправиться во тьму? – спрашивает она, не замечая, как жалобно, почти испуганно звучит ее голос. Он опять смеется:

- Внешние земли были оставлены без света – а мы могли бы принести туда свет. Мы принесем туда свет.

Но…может быть, я ошибаюсь…в Сильмариллы ты заключил свет Дерев, но не иссякнет ли этот свет…если мы отплывем на восток, во тьму?

-Не  иссякнет, любимая моя, не иссякнет никогда. Их свет не теряется под кронами Лаурелин и Тельпериона и не гаснет в самой темной сокровищнице. Кстати – и тут она слышит в его словах юношеский восторг ее жениха - ты видела, как свет Сильмариллов сияет в их свете?

Она не видела.

Они отправляются к Древам, потому что ее муж непременно и прямо сейчас желал бы показать ей, что свет Самоцветов не потеряется в самом ярком свете и не утонет во тьме, - а ей и не хочется спорить. Это примирение без-условное, без столь привычных им полувзглядов и недоговорок: «Я промолчу, но не потому, что ты прав, - потому что я не знаю, как еще утихомирить твой гнев», - «Я промолчу, но не потому, что согласен с тобой  -  не дело, чтобы моя жена целыми днями  пряталась в кузнице своего отца, оставив свой дом».

 

Ее мужем овладевает беспокойство, как только они выходят за порог: похоже, прогулка по улицам Тириона не приносит радости обоим. Ей неуютно оттого, что все взгляды прохожих направлены на нее, - скорее, на лучащийся белым светом венец, - до того ее муж редко показывал Сильмариллы народу нолдор, держа их под замком! – а он сам почему-то отворачивается от приветствий знакомых.

 

Сильмариллы и в самом деле не гаснут в свете Лаурелин, вспыхивая, как три звезды. Впрочем, ее больше трогает этот свет, просвечивающий сквозь траву и полевые цветы луга, где они устроились с мужем. Эта земля, эта тень под кронами Дерев, капли света, падающие в траву – сам покой; почему же она не может забыть о тревогах Тириона?

 

-Почему ты был так недружелюбен со встречными?

-Я не заговаривал ни  с кем, потому что не хочу больше слышать разговоров. Он замолкает. Она смотрит на него прямо и спрашивает: «Что случилось с тобой?»

Он чуть хмурится.

-В последнее время я слышу странные речи, очень похожие на правду…Нет, ложь. Точно, ложь, - заключает он с вызовом незнамо кому.

Зачем же ты тогда слушаешь те речи, про которые ты сам знаешь, что это ложь? - спрашивает она и думает, но не спрашивает вслух: с каких это пор у нас в городе лгут?

Ее муж готов было вспыхнуть, но – на плечо ему падает капля света Лаурелин, он смахивает ее пальцами и вновь улыбается.

-Видишь, - говорит он, теребя отороченные золотом листья, видишь  - свет, слышишь  - благоухание, оно никуда не денется, зацепится в волосах, и твои волосы несколько дней будут пахнуть росой Лаурелин. Я немного понимаю во лжи, но ложь пристает и не выветривается, как дурной запах…

Она кивает. Что-то, невыразимое еще словами, идет не так. Она видит признаки грядущего непокоя в спорах ее мужа со старшим сыном Индис, что становятся все ожесточеннее, она читает тревогу на лицах сыновей, нет-нет да толкующих о том, что в городе становится тесновато, она видит это в соревнованиях мастеров – теперь они соревнуются не в искусстве, а в знатности рода и все свое искусство пускают на золочение многоцветных гербов. Она чувствует непокой в речах того Валы, недавно освобожденного и часто приходящего в Тирион, - его речи прекрасны и стройны, и их с восторгом повторяет вся округа.

-Уйти бы, - говорит ее муж, и в глазах у него стоит тоска, - уйти бы, не видеть этого…гостя от Валар, не слышать бы сплетен, забыть бы об этой неотвязной тоске…

-Что же, она и здесь терзает тебя?

Ее муж улыбается недоуменно и светло: «Здесь - нет».

Ох, думает Нерданель, нельзя тебе уходить никуда, жар твоего сердца не утихнет – погонит тебя на край света, а потом  - что потом? Потом ты шагнешь за край (и она не уверена в том, что этот шаг окажется благом).

Ей остается только запомнить это мгновение: плечо ее мужа, тепло его руки, венец, лежащий в полевой траве, и Камни, сияющие в оправе ромашек и колокольчиков, и золотой и серебряный свет, окружающий их – неиссякаемый Свет….