Три дня весь город сидел по домам. Из-за запертых дверей только и было слышно, как стучат башмаки по мостовой, гремит барабан — ищут оружие, ищут подозрительных.
Старуха Маргарита дрожала от каждого шороха, часами стояла у прикрытых ставен, даже позвала их зайти в сокровенные хозяйские комнаты — ей было страшно одной в полутемной анфиладе, среди зачехленной мебели и занавешенных зеркал.
Уличный шум между тем приблизился. Возбужденные голоса, ругань, визг пилы, лязг металла о металл: в соседском особняке на углу патруль разбивал ограду в саду, вырывал чугунные решетки, чтобы их перековать на пики.
Мать все поглядывала то на патриотов, ломавших ограду, то на стену пыльной гостиной, украшенную изящными пистолетами, перекрещенными пиками, изогнутыми ножами в роскошных ножнах.
— Что ж вы это добро не сдали, матушка? Был же декрет: граждане, сдавайте оружие, — три дня как был.
— Как можно, хозяйское имущество! — заохала старушка, еще больше испугалась, заворчала: да как можно, сама ж мне нагадала, что скоро господин вернется, что мы с ним скоро увидимся, как можно-то.
Мать только пожала плечами, встала, накинула свой редингот.
— Пойдем отсюда, Януш.
Он уперся: никуда я не пойду.
— Будут искать оружие, и здесь его найдут — как бы нас с собой не забрали. И вам, матушка, лучше уйти отсюда.
— Не пугайтесь, гражданка Маргарита, — сказал Леблан на прощание. — Когда республика победит, вам все вернут. По справедливости.
На небе ни облачка, солнце светит ласково — а улица как вымерла. Город грязней обычного, обрывки афиш шелестят под ногами, стены обклеены новыми: Клермон, Варенн, де Казотт, де Сомбрей, де Ламотт, де Сен-Меар, де Ламбаль, еще множество имен, длинные списки на дурной бумаге.
— Что это?
— Тут написано, что это враги народа и подлежат-
— Переждем в церкви — там одни патриоты. Нас никто подозревать не сможет.
Пробило три часа, но звон не унимался — гремели оставшиеся в городе колокола, грохнула пушка. Набат. Случилось что-то.
Церковь Сен-Сюльпис была заперта; на площадь вытащили точильный камень, у которого собралась уже очередь в красных колпаках. Деловой, полуголодный, бодрый люд: башмачники, слесари, парикмахеры, каменщики, рабочие, мелкие чиновники — все точили ножи, сабли или пики. Ружей не было ни у кого — ружья полагались солдатам, и патруль национальной гвардии смотрел за очередью и не вмешивался.
Мать, узнав привратника из патриотов, кинулась было к нему — он стоял в той же очереди, вооруженный ножом и дубиной, и чуть не рассмеялся на вопрос о швейной работе.
— Да что вы, гражданка. Сегодня мастерская не работает и работать не будет. Сейчас у нас дело поважнее. Предательством было бы вести наших патриотов на бой с врагом за воротами, не победив врагов внутренних. Долго они избегали мести!
Мать распрощалась с ним и пошла оттуда — быстро и эдак с ленцой, как всегда ходила. Леблан сам теперь не знал, куда они шли.
ч.5
Три дня весь город сидел по домам. Из-за запертых дверей только и было слышно, как стучат башмаки по мостовой, гремит барабан — ищут оружие, ищут подозрительных.
Старуха Маргарита дрожала от каждого шороха, часами стояла у прикрытых ставен, даже позвала их зайти в сокровенные хозяйские комнаты — ей было страшно одной в полутемной анфиладе, среди зачехленной мебели и занавешенных зеркал.
Уличный шум между тем приблизился. Возбужденные голоса, ругань, визг пилы, лязг металла о металл: в соседском особняке на углу патруль разбивал ограду в саду, вырывал чугунные решетки, чтобы их перековать на пики.
Мать все поглядывала то на патриотов, ломавших ограду, то на стену пыльной гостиной, украшенную изящными пистолетами, перекрещенными пиками, изогнутыми ножами в роскошных ножнах.
— Что ж вы это добро не сдали, матушка? Был же декрет: граждане, сдавайте оружие, — три дня как был.
— Как можно, хозяйское имущество! — заохала старушка, еще больше испугалась, заворчала: да как можно, сама ж мне нагадала, что скоро господин вернется, что мы с ним скоро увидимся, как можно-то.
Мать только пожала плечами, встала, накинула свой редингот.
— Пойдем отсюда, Януш.
Он уперся: никуда я не пойду.
— Будут искать оружие, и здесь его найдут — как бы нас с собой не забрали. И вам, матушка, лучше уйти отсюда.
— Не пугайтесь, гражданка Маргарита, — сказал Леблан на прощание. — Когда республика победит, вам все вернут. По справедливости.
На небе ни облачка, солнце светит ласково — а улица как вымерла. Город грязней обычного, обрывки афиш шелестят под ногами, стены обклеены новыми: Клермон, Варенн, де Казотт, де Сомбрей, де Ламотт, де Сен-Меар, де Ламбаль, еще множество имен, длинные списки на дурной бумаге.
— Что это?
— Тут написано, что это враги народа и подлежат-
— Переждем в церкви — там одни патриоты. Нас никто подозревать не сможет.
Пробило три часа, но звон не унимался — гремели оставшиеся в городе колокола, грохнула пушка. Набат. Случилось что-то.
Церковь Сен-Сюльпис была заперта; на площадь вытащили точильный камень, у которого собралась уже очередь в красных колпаках. Деловой, полуголодный, бодрый люд: башмачники, слесари, парикмахеры, каменщики, рабочие, мелкие чиновники — все точили ножи, сабли или пики. Ружей не было ни у кого — ружья полагались солдатам, и патруль национальной гвардии смотрел за очередью и не вмешивался.
Мать, узнав привратника из патриотов, кинулась было к нему — он стоял в той же очереди, вооруженный ножом и дубиной, и чуть не рассмеялся на вопрос о швейной работе.
— Да что вы, гражданка. Сегодня мастерская не работает и работать не будет. Сейчас у нас дело поважнее. Предательством было бы вести наших патриотов на бой с врагом за воротами, не победив врагов внутренних. Долго они избегали мести!
Мать распрощалась с ним и пошла оттуда — быстро и эдак с ленцой, как всегда ходила. Леблан сам теперь не знал, куда они шли.