Он упал как раз на спину спящего. Высокий увалень в помятом мундире, вдрызг пьяный, очнулся, схватил его за плечи, собрался бить — потом глянул на него, осовело поглядел по сторонам — и медленно, страшно протрезвел; теперь в налитых кровью глазах был ужас.

— Ты что, малец? Ты что здесь забыл? Тебе здесь не место — идем отсюда!

Солдат, шатаясь, закинул его на плечо, просипел: "Не смотри!" — но он успел увидеть поднятую на пике голову с лохмотьями кожи, разбитый рот, слипшиеся от крови длинные волосы. Зачинщики уже вышли со двора; кто-то кричал "хватит!", в ответ орали "предатели!", "смерть лакеям Ламбальши!", двоих в разодранных ливреях собрались было резать, но от вина и крови в давке попадали по своим же. Солдат нетвердым шагом пробивался сквозь толпу и протолкнулся наконец на обочину, хлюпая ногами по бурой жиже. Сточные канавы Сен-Антуан в этот день текли кровью.

Вал ушел по вниз Антуанской улице, таща голову на пике — волосы мертвой касались колпаков убийц.

Опять никого, ни души, закрытые ставни, закрытые двери, темнеет, фонари не горят. Его спаситель шатается все сильнее, бормочет невнятно: "Малец, куда ж ты забрел-то, что ты там забыл". Один, другой квартал, поворот — и мирная жизнь, тихая площадь, сапожник тачает обувь, винный кабачок открыт, кумушки вяжут за столами. Солдат, увидев людей, качнулся, осел на землю, держась за бок в своей собственной крови. К нему кинулись женщины, причитая о том, что гражданин ранен от предателей! гражданину нужно в госпиталь! — и унесли под крышу перевязывать рану.

— А ты что там? Что ты трясешься! — Кабатчица требовательно глянула на него, сунула ему в руки кружку и кусок хлеба. Он глотнул, закашлялся от вина в пересохшем горле и, скорчившись, так и замер; голова кружилась все сильнее. Он не ел и не пил ничего целые сутки.

В кабачке было тихо — но вот опять за дверьми шаги, визг точильного круга о металл. Он сжался — опять пришла толпа — и не сразу решился посмотреть.

— Э, Марианна! — в кабачок вошел только один. — Налей-ка вина, я устал. Как камень бить, право слово.

— Правосудие свершилось? — спросила кабатчица торжественно.

— Да. — И он потянулся за вином. Рука и весь рукав по плечо у него были в крови, и под ногтями запеклось бурое.

Жавер завизжал и кинулся бежать. Он бежал, не разбирая, до самой реки, спустился к воде, пил и не мог остановиться; его вырвало в конце концов. Мутило — весь мир кружился перед глазами и уплывал налево; он хотел было удержаться за землю, хоть за что-то — но он лежал в пыли, и холодная мелкая пыль утекала сквозь пальцы.

Закрыть глаза — красное на белом, рука по плечо в крови, открыть глаза — все черно. Плыли перед глазами черная река, черный мост, дома на другом берегу с тусклыми огнями. Все уходило из-под ног, нигде не было опоры. Он перевернулся на спину — небо тоже кружилось, качалось, мутило, и звезды плыли налево.

— Нет, нет, нет, не надо, — бормотал он в полубреду, но звезды не слушались его, стекали с неба, гасли и терялись во тьме.

Тогда он встал, набрал воды из реки, умылся, напился до полного желудка, вновь упал, перекатился на спину, моргнул несколько раз. Теперь звезды стояли ясно.

Близнецы, Большая Медведица, Северная Звезда — он повторял про себя немногие знакомые созвездия, чтобы не сбиться, не закрыть глаза, не видеть того, что он сегодня видел. Близнецы, Большая Медведица, Северная Звезда — не сойти бы с ума. Это неправильно — что он видел. Нельзя. Так не будет. Не должно быть. И он не будет… вот так. Не будет. Пусть они. А он — нет. Не будет.