Еле дыша, он пробежал два квартала до бульвара, остановился и не мог перевести дух, глядя на беззаботную, легкую жизнь: гулянье под каштанами, кафе на каждом углу, афиши на каждой стене. В него врезался какой-то изящный тип, спешно вскочил в экипаж и скрылся из виду. Он все озирался, никак не мог отдышаться, не сразу услышал: вор! держите вора! — не сразу понял, что это на него орет разносчик газет, на него смотрят кавалеры в жабо и дамы в белой кисее, к нему идут два караульных, с двух сторон заходя, чтоб наверняка.
Он будто увидел себя их глазами: цыганенок в лохмотьях на бегу.
Как помешанный, он кинулся бежать, сбил с ног одного, врезался в другого, вывернулся из чьих-то потных рук — в подворотню, во двор, за мусорную кучу, через забор — по закоулкам он бежал до реки. Под мостом было тихо, кроме пары нищих не было никого; там он упал без сил и расплакался. Они убивали средь бела дня, а их зовут героями. Они говорили о равенстве, а сами кричали его вором — за чужую кровь и черную рожу. Они говорили о республике и справедливости, а сами были хуже зверей, хуже каторжной швали. Председатель в черной мантии был самозванец, толпа были исчадия ада, и они правили теперь этим городом и этой землей. Зачем вообще гоняться за ворами, если и дворян рубили на куски, как скотов?
Закон был попран, король был свергнут, а он все равно остался — вор. Верно, думал он зло, так и останется, в деревне или столице, в революции или нет: бродяга в лохмотьях останется — вор. Верно, это правда. Но он-то не был вором.
Есть было нечего. Насколько проще не воровать, когда не умираешь с голоду! Милостыни он не просил, да ее и не подавали никому.
Однажды он проснулся и не сразу смог понять, где он и что он. Большой платан в заросшем дворе, заколоченные окна, глухая улица — как тогда. Гражданка Леблан — цыганка Лола, его мать — сказала ему подождать и не вернулась. Сказала: если в три дня не вернусь — значит, меня сцапали, бери деньги и живи, как знаешь. Денег он не нашел, но понял — она ушла бродяжить, вот и все. Ушла со своим табором, или жандармы сцапали ее с желтым паспортом. Так оно и было. Он знал, что это не совсем правда, но о другом было думать страшно.
Другим утром он проснулся от холода. Он подумал еще — останусь здесь, под камнями моста, авось и замерзну; и знал, что это блажь: никто не замерзает в сентябре. Он пошел незнамо куда, и ноги вывели его к тюрьме.
ч.12
Он будто увидел себя их глазами: цыганенок в лохмотьях на бегу.
Как помешанный, он кинулся бежать, сбил с ног одного, врезался в другого, вывернулся из чьих-то потных рук — в подворотню, во двор, за мусорную кучу, через забор — по закоулкам он бежал до реки. Под мостом было тихо, кроме пары нищих не было никого; там он упал без сил и расплакался. Они убивали средь бела дня, а их зовут героями. Они говорили о равенстве, а сами кричали его вором — за чужую кровь и черную рожу. Они говорили о республике и справедливости, а сами были хуже зверей, хуже каторжной швали. Председатель в черной мантии был самозванец, толпа были исчадия ада, и они правили теперь этим городом и этой землей. Зачем вообще гоняться за ворами, если и дворян рубили на куски, как скотов?
Закон был попран, король был свергнут, а он все равно остался — вор. Верно, думал он зло, так и останется, в деревне или столице, в революции или нет: бродяга в лохмотьях останется — вор. Верно, это правда. Но он-то не был вором.
Есть было нечего. Насколько проще не воровать, когда не умираешь с голоду! Милостыни он не просил, да ее и не подавали никому.
Однажды он проснулся и не сразу смог понять, где он и что он. Большой платан в заросшем дворе, заколоченные окна, глухая улица — как тогда. Гражданка Леблан — цыганка Лола, его мать — сказала ему подождать и не вернулась. Сказала: если в три дня не вернусь — значит, меня сцапали, бери деньги и живи, как знаешь. Денег он не нашел, но понял — она ушла бродяжить, вот и все. Ушла со своим табором, или жандармы сцапали ее с желтым паспортом. Так оно и было. Он знал, что это не совсем правда, но о другом было думать страшно.
Другим утром он проснулся от холода. Он подумал еще — останусь здесь, под камнями моста, авось и замерзну; и знал, что это блажь: никто не замерзает в сентябре. Он пошел незнамо куда, и ноги вывели его к тюрьме.