![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Большой размер-3
Солнце щекотало ресницы, и я открыл глаза еще в мирном забытьи сна, и только оглядевшись по сторонам – проснулся. Лучи плясали в багровой полутьме чужого шатра, но мне утро стало не утро и солнце сразу потемнело от того, что случилось вчера и что я вспомнил сейчас. Элрос был счастливей меня, - он спал еще, свернувшись калачиком, и наверняка видел маму во сне. А рядом дремала Исильвен, положив под голову руку, и похоже было на то, что она проплакала всю ночь. Я глядел на них, мирно спящих, и мне захотелось уснуть опять и забыть вчерашнее, уснуть до тех пор, пока не придет мама и не разбудит поцелуями, - но перед глазами раз за разом вставал обрыв и мама, взмахнувшая руками на самом краю. Тогда я прищурился и поглядел на Исильвен, надеясь хоть так представить, что это не Исильвен, а мама – но вообразить себе никак не получалось. У мамы лицо было светлое, прекрасное, всегда ласковое, у Исильвен же – высохшее, увядшее, странно бледное даже в багровой полутьме шатра; у мамы – волна серебристых кудрей, у Исильвен – жесткие полуседые пряди выбились из растрепавшейся косы, и на маму она была нисколько не похожа. И стало мне так грустно и так жалко себя, что я заревел бы в голос, - но сдержался. У меня никого больше в мире не осталось, кроме брата и няни, и будить их не хотелось.
Стараясь не шуметь, я засунул ноги в башмаки, натянул куртку (она лежала у кровати – вроде походной, но одеяла и матрацы кто-то явно принес из дома) и выскользнул из шатра, чтобы чуть носом не врезаться в другой шатер, в полотнище выцветшей багровой ткани. Хлопали на ветру чужие вымпелы, странные знамена со звездой, ясным, прозрачным светом сияло утреннее солнце, я был в пустом, словно вымершем лагере чужаков – и было мне так же пусто.
Они очень плотно построились, - думал я, пробираясь между натянутыми впритык шатрами к краю площади, чтобы увидеть хоть немного стен родного города, хоть кого-то из наших. Как же их много, чужих солдат!
Их было больше, их было гораздо больше, - понял я, выбравшись из багрового лагеря к белокаменным нашим домам, к выходу на узкую улицу Корабелов – туда бы и проскользнуть, если бы не три часовых на карауле, если бы не подъехавшая телега, перегородившая дорогу. В этой телеге лежали люди, - руки-ноги безвольно свесились, лица синюшные и не шевелится никто… И рядом, под каким-то длинным навесом, - лежат такие же. Оцепенев от ужаса, я понял, кто это. Я не заметил, как в мою сторону идет возница с той телеги, - черноволосый парень, лицо серое сквозь смуглоту, - лицо старика. Он прошел в шаге от меня, пошатываясь, и на меня дохнуло тяжелым, сладко-приторным…запах смерти. Только тогда я кинулся прочь – чуть не под ноги вознице, чуть не споткнувшись о протянутую веревку, только бы подальше, к живым…
Даже если эти живые – из чужих солдат.
Перевел дыхание, прислушался. Город и лагерь будто вымерли, но с восточной стороны площади доносился чей-то голос, и в давящей тишине казалось, что говорящий держит речь в полнейшем одиночестве. На этот голос я и пошел, и добрался до внешнего ряда палаток и края лагеря, и, спрятавшись за каким-то шатром, выглянул…
И увидел весь город, молча сгрудившийся на краю площади, в начале Старой дороги, и напротив них стояли багровые солдаты и два командира: черный Маглор и другой, рыжый, погнавший маму в море. Это рыжий командир говорил, и кроме его голоса не было слышно ни звука, ни дыхания. Он говорил, а наши на него смотрели, не отводя глаз, и от этих взглядов можно было бы провалиться сквозь землю. Но он все говорил и сквозь землю ни разу не проваливался, и его охрипший голос звучал так же ровно и монотонно, как шум моря, и точно также лез в уши - ни перекричать, ни заглушить невозможно. Он стоял неподвижно, как каменный; из моего укрытия мне хорошо была видна его правая рука в черной перчатке, и пальцы в черной коже ни разу – ни разу! – не пошевельнулись.
Рыжий окончил. Тишина; потом переглядывания и шепотки в тишине; на лицах осуждение осуждение мешается с недоверием. Им вроде предложили куда-то уйти («после сражения…небезопасно оставаться…ничего плохого…в нашей крепости….обещаю защиту и покровительство…») С врагами уйти, С ВРАГАМИ!! О чем тут вообще думать? – удивляюсь я. Кто пойдет к врагам? Вот выгнать бы их из города! Они убивали, они маму убили…!
Резкий голос среди общих шепотов; это говорит полузнакомый мне молодой адан из рыбаков:
-Вчера ты командовал штурмом города и сам убивал, а сегодня предлагаешь нам защиту и покровительство. Откуда нам знать, что ты в самом деле не замышляешь нам ничего дурного, как ты сказал только что?
-Мы пришли сюда не для того, чтобы разграбить город или перебить вас всех, - отвечает рыжий командир устало, хотя он ничего такого вроде не делал – просто говорил - Мы пришли требовать то, что принадлежит нам по праву. Наша распря была с королевой Эльвинг, а не с жителями Гаваней. Теперь, когда Эльвинг сгинула и унесла с собой Камень, нам не из-за чего больше враждовать.
-Твои послы уже говорили о милосердии, Маэдрос сын Феанора, - прорезает тишину глубокий женский голос, очень красивый, и говорящая тоже очень красива: дама из эльдар, гордая и величественная, серебристые косы уложены в корону, на плечи накинут расшитый серебристый плащ. Она очень похожа на маму, но мама была ласковой, а у этой красота – слепящая, острая, как нож, и глаза у нее сверкают злым белым светом чистейшей ненависти.
-Кервет-из-дориатрим! – ошарашено выдыхает кто-то из чужаков, и она медленно кивает, узнавая; так кивают врагу перед поединком. Она будто бы ждет, пока все умолкнут и послушают ее, и тогда она продолжает:
- Твои послы уже говорили о милосердии, защите и союзе мечей. Много ли убитых утешились этим? О, вы воистину милосердны, воины Феанора – но к оркам, против них вы не спешите обращать меч!
-Не тебе судить!, - кричит ей в ответ один из чужаков, оскалясь безумно, - фрейлина лесного королька, который пятьсот лет отсиживался за нашими мечами, который даже на битву слез-
-Тихо! – отрубает рыжий командир, и кричавший спотыкается на полуслове. На щеках у него горят алые пятна, но Кервет из дориатрим холодна и спокойна, как и была, и она говорит дальше, изогнувшись, как кошка, не отрывая от рыжего ненавидящих глаз:
-Что же ты, Маэдрос сын Феанора, милосердный командир, сделаешь тем, кто не пойдет за тобой?
-Для них я не смогу сделать ничего, - отвечает тот, - могу лишь предоставить их своей судьбе.
-Позволь нам тогда распорядиться своей судьбой, - говорит она, и голос ее кажется чуть ли не шипением; глаза у нее опасно сверкают. – Никто не пойдет с тобой. Вы прокляты, вы обречены, и я рада, что, разрушив наш дом, вы и свой извели под корень!
-Что же, радуйся, леди Кервет, - просто отвечает ей Маэдрос, и она разворачивается и уходит. Она уходит, высоко держа голову, и толпа расступается перед ней. Я смотрю ей вслед с восхищением и опаской: эта Кервет ничуть не боится их! Мне хочется окликнуть ее, но я спохватываюсь: она ни разу не была у нас, и мама не дружила с ней. К тому же эта Кервет - тоже страшная, пусть и по-другому, чем чужие солдаты: ее ослепительная правота режет, как нож.
Какое-то время все молчат, и никто не шевелится, только черный Маглор повернул голову и смотрит на рыжего Маэдроса прямо-таки с беспокойством. Они оба – сыновья Феанора; если это один и тот же Феанор, тогда получается – братья? Впрочем, рыжий и черный, Маэдрос и Маглор, в самом деле похожи, но не столько чертами лица, сколько странной тенью на лицах; и я какое-то время раздумываю о том, откуда взялась эта тень, если они стоят лицом к яркому солнцу.
-А дети, дети-то, сыновья королевы! Они куда денутся? Куда вы детей дели? – послышался надтреснутый старушечий голос, и после этого возгласа тишина раскололась окончательно другими голосами и выкриками.
-Дети у нас и отправятся с нами, - только и сказал Маэдрос (хотя мне и не хотелось запоминать его имя), и с этой короткой фразы замер весь город, а я ойкнул громко. «Отправятся с нами» - эти слова словно давили каменной тяжестью на плечи, и не было никакой, никакой силы избегнуть их. Серый такой, тяжелый камень: бах, - и все, и не поспоришь. Я чувствую себя маленьким и слабым, бессильным против чужих солдат («войско Феанора» - назвала их Кервет, и я, до вчерашнего дня не слыша об этом Феаноре, воображаю его негодяем, под стать пришельцам). Мы одни, и отец в море, и мама в море, и никто не защитит нас. При одной мысли о маме у меня опять наворачиваются слезы на глаза.
Я пробираюсь обратно, стараясь не уходить от белых стен, потому что они – все, что пока осталось мне от нашего города. Но все же я в лагере чужаков, и между лагерем и городом – невидимая граница, а у границы стоит вчерашний черный часовой.
На каком-то тюке, привалившись к стене Дома Собраний, сидит с закрытыми глазами старик, сидит недвижно и дышит хрипло. Плохо ему, что ли.. Подхожу к старику, трогаю его за плечо: «Здравствуйте…» Старик открывает глаза не сразу, но глаза у него – веселые, блестящие, живые, и одно это успокаивает.
-Вы ведь из города? –спрашиваю я. Он кивает.
- А почему вы…почему вы здесь сидите?
Старик улыбается, так что вокруг глаз у него собираются веселые морщинки:
- Не волнуйся, королевич. Я присел отдохнуть. Старый стал совсем, дряхлый, беззубый, - говорит он и внезапно улыбается белозубой сияющей улыбкой, и корчит такую рожу, что мне поневоле приходится рассмеяться. Веселый старик наблюдает за мной и говорит ни с того ни с сего:
-Ты не переживай, королевич, - вернется ваша мамка, вернется.
-Она не вернется – говорю я, усердно смотря в пол и удивившись тому, как противно, по-чужому звучит мой голос, - она в море упала и умерла.
- Эх, да ты что, и не знаешь, что ли? – пугается он и встряхивает меня за плечи. – Слушай, королевич: жива твоя мамка, жива! Слушай: я был тогда на берегу, недалеко от маяка. Я видел, как она упала с обрыва, но до моря она не долетела – кувырнулась в воздухе, обратилась в белую чайку и полетела вдаль от берега. Жива она, жива, Отец Морей вынес ее!
У меня у самого сердце так стучит, что кроме стука сердца ничего не слышно; старик говорит еще что-то, что он не один видел маму, а все, кто были на берегу – но мне не нужно других доказательств. Я верю ему сразу, окончательно и безоговорочно, потому что детству легче поверить в чудо с участием Отца Морей, в обращение в птицу, в волшебство, нежели в страшную обыденность прыжка и смертельного удара о мокрые камни. Я верю, потому что мама не могла умереть и обещала вернуться, и вернется точно, и очень скоро!
Живая, живая! – кричу я, забыв про чужаков, и сердце прыгает от радости, но потом вспоминаю, что Элрос еще не знает, - и тащу старика к шатру, откуда я вышел в слезах час назад и где еще может плакать по маме мой брат. Черный часовой пожимает плечами и отворачивается, пропуская нас, но мне нет до него никакого дела. Живая, живая! – стучит сердце; ужасно хочется показать часовому язык.
---
Странные игры играет со мной память: день штурма и утро-после-штурма она сохранила в мельчайших подробностях, до последнего вздоха, до последнего взгляда. Дальнейшее же – обрывки, осколки цветных картинок без начала и конца, которые приходится самому складывать в мозаику, и мозаика эта складывалась по-разному всякий раз, когда я возвращался к той истории. А возвращаться пришлось не один раз, но все это случилось потом. А пока - пока мы оставались в военном лагере чужаков на площади Звезды, и мама, улетевшая в море искать отца, еще не нашла его и не вернулась.
Как ни странно, братья-командиры отозвались на чудесные новости о маме странным образом. Мы ожидали, что они испугаются, услышав, что мама жива, и обязательно отыщет отца, а потом отец вернется и «ка-а-к прогонит вас из города»! Но Маэдрос не испугался и не разозлился (что, кажется, даже разочаровало Элроса), просто пожал плечами и сказал, что, мол, если наши родители вернутся, то мы вольны будем отправиться к ним, а пока мы отправимся с ними – в их крепость. Все это было сказано спокойно, но так, что никаких возражений не допускалось. Даже сидящая рядом Исильвен не проронила ни слова против; только повела носом и еле заметно кивнула – скорее даже, моргнула одними заплаканными глазами. Мы же, мгновенно ожесточившись, пытались возражать, хотя возражать этому рыжему громадине казалось делом таким же безнадежным, как и попытка перекричать море в шторм. «Зачем нам куда-то идти?» - спросил брат. «Сюда могут прийти орки, здесь будет небезопасно», - ответил Маглор и добавил чуть не просяще: «Ваши родители сильней обрадуются, если вернутся и найдут вас целыми и невредимыми». Он вообще был больше похож на живого и не такой страшный, но мы и слушать не хотели про орков. Нам все твердили про орков, говорили мы, - а пришли вы. Может, и нет их, этих орков, это вы нас только пугаете, повторяли мы наперебой. Братья переглянулись с довольно-таки грустными усмешками, потом Маэдрос заговорил: «Орки, к сожалению, есть. И их действительно много, и это в самом деле злобные и жестокие твари. Надеюсь, вы еще не скоро увидите их».
На это возразить было нечего, но и идти с ними мы не собирались. «Никуда мы не пойдем» - сопротивлялись мы: «мы будем ждать маму с папой здесь». Он повторил еще раз: «Вы отправитесь с нами и сможете вернуться к родителям, когда они только вернутся». Элрос смотрит на него недоверчиво: «А вдруг вы это подстроите? Чтобы мама с папой к вам пришли?»
«Поклянись тогда», - говорю я, глядя на него с тем же подозрением, - что вы больше на маму с папой нападать не будете. У него в глазах мелькает ужас – ужас затравленного зверя, хотя я смог подобрать подходящее сравнение гораздо позже, - но голос звучит так же ровно: «Клясться я не буду, потому что это в принципе дело нехорошее. Но я могу обещать вам, - тут он говорит медленнее, тщательно выбирая, взвешивая, отмеривая слова, - я могу обещать вам, что, если ваши родители вернутся, вы будете свободны вернуться к ним, и никто из нас не будет чинить вам препятствий. Пока же вы отправитесь с нами».
На этом разговор заканчивается. Если вернутся! Когда вернутся, но когда, когда же они вернутся? Мы стараемся не отходить от пристани, по часам просиживая на деревянных мостках и до рези в глазах вглядываясь в сверкающее под солнцем море. Каждые полчаса то мне, то Элросу мерещится белый парус на горизонте, означавший бы, что возвратится отец, и приедет мама, и они увезут нас с собой в мирную землю, и можно будет никогда больше не видеть чужого войска и странных братьев-командиров, и можно будет забыть вчерашнее, как страшный сон, стершийся в памяти с рассветом. Но белый парус на горизонте неизбежно оказывается очередным белым буруном, следом уходящей бури, и ни одна из бесчисленных белых чаек мамой не оборачивается.
.
А ваащще я в сомнениях по поводу своего, хм, дарования и проч. Поэтому, если эта часть покажется плохой, слабой, неинтересной и проч. - у вас есть полное право об этом сказать. Еще раз извините, что молчала цельных две недели, - вокруг была сплошная проза жизни, и на художественную прозу меня не хватило;(
П.с. Позволила себе в этой части одно ма-а-аленькое хулиганство. Кто найдет, тот молодец))
Упд. Подредактировала текст благодаря Амарин, убила указанные добрым редактором повторы (но не все, все убить не смогла). Молодец человек: пришел, прочитал, погрыз по делу и сказал свои замечания по теме. Редактор - это все ж таки прекрасно, Амарин, спасибо тебе!)
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
А вот то, что превращение Эльвинг вообще _увидели (потому что на берегу народу почти не было, все ж таки бой был ближе к воротам) - это кто-то сверху постарался, да;)
no subject
no subject
no subject
no subject
Продолжения!
Нет, знаешь, ты зря сомневаешься в своем таланте:-). Так владеть словом мало кто может. Может быть, Мышь, но ты тоже:-)
Маааленькое замечание - не очень ясно, сколько времени занимает описанное. Ощущение разом нескольких часов и нескольких суток, а сколько на деле?
no subject
сначала - несколько часов, утро после штурма; потом - несколько суток ожидания корабля с папой и мамой. Нужно мне было почетче порассуждать на тему "разной памяти".
А кто тыкнет меня носом в цитату из Ханны, которую туда положило, видимо, мое бессознательное?
no subject
да, наверное, нужно было чуть четче разделить воспоминания.
no subject
no subject
Истарни, прости, я завтра толковее скажу - сейчас уже поздно и соображается плохо.
no subject
И очень жду твоего отзыва;)
no subject
no subject
вы не поверите, но про ворота будет в следующем выпуске, и этот кусочек даже уже написан;)
no subject
Было такое дело... Ворота на игре (неожиданно для обеих сторон) вылетели с первого удара тарана. Потом, после штурма, в числе других полезных дел (собрать раненых, найти детей Эльвинг и т.д.), феаноринги (кажется, по инициативе Маглора) оные ворота починили - и Маэдрос упомянул их в своей речи к жителям (да, да! см. текст!): здесь небезопасно, предлагаем уйти с нами, а все, что можно сделать здесь - это починить ворота, мы их починили...
Среди жителей Гавани эта мера феанорингам популярности не прибавила, даже, пожалуй, наоборот...
no subject
У меня с воротами получилось немного по-другому, но ворота в тексте есть;) надеюсь, годятся не только для того, чтоб об них голову разбить%)
no subject
И это прекрасно!
И я его сейчас буду читать, даже не дожидаясь завтры!
no subject
Как хорош отец морей!, у меня сердце дрогнуло на белозубой улыбке, я потом поняла, что мне это напоминает -"Золотой горшок" Гофмана). И братья - непонятно из какой сказки пришли. И вот обыденная реальность - смерть и война, а что за ней, и кого спас Ульмо, превратив Эльвинг в чайку?
В общем, простите за сумбур, я не знаю, конечно, насколько правильно я Вас поняла, но, имхо, писать по Толкину так, как это пишите Вы - очень нужно.
no subject
Ульмо спас очень многих, и не только Эльвинг, и не только возможность посольства в Валинор. Помимо всего прочего, это ее спасение, как бы так сказать... Еще очень сильно облегчило несладкую жизнь двух оставшихся М., получивших под конец эпохи нечаянную радость в виде двух приемных сыновей. Мальчики - потомки Лютиэн! - полюбили М. и М., и наконец-то - на них! - закончилась вражда между родом Эльве и родом Феанора. И это очень хорошо. Ульмо молодец))))
Если бы Эльвинг погибла, ничего этого, думаю, не случилось бы.
no subject
А старик, значит, все-таки не имеет отношения к Ульмо? Признаться, у меня в какой-то момент было абсолютно четкое ощущение, что это он :). Но в любом случае это невероятно удачный образ; это его я обозвала отцом морей, но, допуская, что старик - все же настоящий, написала с маленькой буквы).
Бывают такие старики, что попробуй еще понять - кто они такие.
no subject
вы не одна подумали, что это Ульмо...и тут я поняла, что текст окончательно зажил своей жизнью и что не надо ему мешать;)
Давайте оставим этот вопрос непроясненным...;)
О да, я очень люблю таких стариков. Гендальф, опять же, - тоже из любимых...;)
no subject
Столько всего - и всех! - за одни раз, за одну новую порцию текста... Людей и эльфов (вот интересно - Кервет и правда не уйдет с ними в итоге?)...
И *Элронд*, который предлагает им поклясться... Ахххх. Ага, ага. А потом эта история о клятвах будет обрастать подробностями и растить себе хвост аж до третьей эпохи...
И вот - понять бы - а братья-феаноринги поверили, что Эльвинг обратилась птицей - или просто не стали возражать?
(А вначале, когда я прочитала про голос от берега, подумалось, что это "Маглор же сел у моря и пел в раскаянии"... А это оказалось совсем другое, невероятно знакомое...)
no subject
no subject
Сумбур полнейший, но ощущение действительно странное; и кто там говорит об авторских правах?
no subject
и про Кервет будет;)
Я не знаю, поверили они или нет. Им хотелось, наверно, поверить (все же, хоть одной смертью меньше...), но не знаю, получилось ли - до восхода Звезды.
А оказалось "невероятно знакомое" - что?
Текст зажил своей жизнью, и бедный автор понимает его уже явно не до конца...;)
no subject
no subject
Дальше.
no subject
Истарни, по стилю замечания нужны?
no subject
а нужны очень;) я знаю, что у меня есть что погрызть.
no subject
no subject
no subject
no subject
Старик почему-то отчетливо сассоциировался с Гэндальфом))). кервет прекрасна.
А Вы милосердны, - по крайней мере, я из первоисточника так и не поняла, сразу узнали жители Гаваней о чуде с Эльвинг или уже только после Войны Гнева.
no subject
А жители Гаваней...думаю, узнать-то узнали, но мало кто поверил. До восхода Звезды так точно.
no subject
no subject
А хорошо...
Надо подумать :)
no subject
Вспоминаю свои ощущения с "Гаваней".
Очень хочется продолжения.
no subject
Очень жду продолжения...
no subject
Извините, что так путанно в пол-второго ночи . Но главное - мне очень нравится:)