![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
istarniКак-то - давно еще - заговорили с моим Прекрасным Австрийским Другом про родственников и разницу восприятия.
Кристоф тогда посмеялся: это он в городе еще может быть господин магистр, человек взрослый и совершеннолетний, а в своей деревне всегда и до старости так и останется - "мелкий Ади-с-Носа". Мелкий - потому что третий сын, сильно младше своих братьев; Нос - дом у них стоит на холме, который вся округа называет Нос, а Ади... - грустновато улыбнулся и пояснил: мой отец родился в сороковом году. И какое имя в сороковом году лучше всего было дать наследнику в австрийской крестьянской семье - как не Адольф?
И вот на последней велопрогулке речь опять зашла о родственниках, о деревенских бабушках-дедушках, тирольских и смоленских крестьянах. Я увлеклась и начала рассказывать любимую часть семейной саги - о моей бабушке, старшей из трех сестер: как она мечтала учиться, а закончила школу уже взрослой - после войны, потому что они жили в деревеньке Ветловка, она же Злынь, в Смоленской области, на самом западе. И вот в сорок первом туда пришли немцы, в сорок втором их троих с матерью угнали на работу в Германию, в какую-то деревню, на поля -
- Zwangsarbeit? - спрашивает. - Работа по принуждению? (а в немецком есть отдельное слово для конкретно этой работы именно в то время)
- Ну да. Они все вернулись к себе в деревню, но уже после войны, и деревня, в общем, закончилась - а ей хотелось-таки доучиться, и она отправилась в Москву к очень дальним родственникам, а не в Днепропетровск к отцу, где была бы работа в депо и никакой вечерней школы... -
- Твоя бабушка очень сильная и смелая женщина. После всего этого - не отказаться от своей мечты и одной отправиться в город... Но у них хотя бы были какие-нибудь накопления, чтобы было с чего начать жизнь на новом месте?
- В смысле?
- Ну, они должны же были на этих работах что-нибудь заработать?
Кажется, он был уверен, что если уж заставляют работать на чужой земле - то вражеское государство за эту работу хотя бы заплатит, и эти сбережения можно сохранить, привезти домой, перевести в валюту своей страны и с этим стартовым капиталом - раз уж так случилось - заново отстраивать себе жизнь дома.
Я несколько выпала в осадок. И добавила про то, что они всю жизнь старались помалкивать, что были в Германии - а вдруг что, как посмотрит родное государство, и никаких документов, ни сбережений у них не осталось; что уже в девяностых бабушка хотела было подать на компенсацию и поняла, что доказательств у нее нет никаких, что она вообще провела в этой Германии в этой деревне несколько лет своей жизни - никаких, кроме собственной памяти...
Я так и не поняла, какой вывод можно отсюда сделать - то ли про то, какие у здешних людей все-таки другие отношения с документооборотом и собственным прошлым; то ли про то, какие замысловатые отголоски прошлого, разноголосье в восприятии вылезают в долгих разговорах, и сколько ни говори - всегда останется что-то еще. То ли - как мы вообще можем общаться, мирно, через семьдесят лет, изначально с разных сторон той войны; с разной культурой и с разными слепыми пятнами - но ведь общаемся же...
Кристоф тогда посмеялся: это он в городе еще может быть господин магистр, человек взрослый и совершеннолетний, а в своей деревне всегда и до старости так и останется - "мелкий Ади-с-Носа". Мелкий - потому что третий сын, сильно младше своих братьев; Нос - дом у них стоит на холме, который вся округа называет Нос, а Ади... - грустновато улыбнулся и пояснил: мой отец родился в сороковом году. И какое имя в сороковом году лучше всего было дать наследнику в австрийской крестьянской семье - как не Адольф?
И вот на последней велопрогулке речь опять зашла о родственниках, о деревенских бабушках-дедушках, тирольских и смоленских крестьянах. Я увлеклась и начала рассказывать любимую часть семейной саги - о моей бабушке, старшей из трех сестер: как она мечтала учиться, а закончила школу уже взрослой - после войны, потому что они жили в деревеньке Ветловка, она же Злынь, в Смоленской области, на самом западе. И вот в сорок первом туда пришли немцы, в сорок втором их троих с матерью угнали на работу в Германию, в какую-то деревню, на поля -
- Zwangsarbeit? - спрашивает. - Работа по принуждению? (а в немецком есть отдельное слово для конкретно этой работы именно в то время)
- Ну да. Они все вернулись к себе в деревню, но уже после войны, и деревня, в общем, закончилась - а ей хотелось-таки доучиться, и она отправилась в Москву к очень дальним родственникам, а не в Днепропетровск к отцу, где была бы работа в депо и никакой вечерней школы... -
- Твоя бабушка очень сильная и смелая женщина. После всего этого - не отказаться от своей мечты и одной отправиться в город... Но у них хотя бы были какие-нибудь накопления, чтобы было с чего начать жизнь на новом месте?
- В смысле?
- Ну, они должны же были на этих работах что-нибудь заработать?
Кажется, он был уверен, что если уж заставляют работать на чужой земле - то вражеское государство за эту работу хотя бы заплатит, и эти сбережения можно сохранить, привезти домой, перевести в валюту своей страны и с этим стартовым капиталом - раз уж так случилось - заново отстраивать себе жизнь дома.
Я несколько выпала в осадок. И добавила про то, что они всю жизнь старались помалкивать, что были в Германии - а вдруг что, как посмотрит родное государство, и никаких документов, ни сбережений у них не осталось; что уже в девяностых бабушка хотела было подать на компенсацию и поняла, что доказательств у нее нет никаких, что она вообще провела в этой Германии в этой деревне несколько лет своей жизни - никаких, кроме собственной памяти...
Я так и не поняла, какой вывод можно отсюда сделать - то ли про то, какие у здешних людей все-таки другие отношения с документооборотом и собственным прошлым; то ли про то, какие замысловатые отголоски прошлого, разноголосье в восприятии вылезают в долгих разговорах, и сколько ни говори - всегда останется что-то еще. То ли - как мы вообще можем общаться, мирно, через семьдесят лет, изначально с разных сторон той войны; с разной культурой и с разными слепыми пятнами - но ведь общаемся же...