Ничо!

— Гражданин!

Гражданин был молод, кудряв, одет с иголочки, спешил куда-то, двумя руками еле удерживая толстую кипу бумаг, несколько книг и сундучок; одно письмо из этой кипы упало на мостовую. Леблан поднял письмо, вручил его обратно владельцу.

— Это были очень важные бумаги, гражданин, — незнакомец мало того что вручил ему пять су, так и обращался как к взрослому. — Ты был бдителен и помог Республике. Вот что — поможешь мне это все дотащить, подзаработаешь и посмотришь на суд. Ты видел, как идет суд республики?

— Вы идете в Чрезвычайный Трибунал?

Гражданин улыбнулся:
— Нет — только в трибунал секции Мартен. Но у революции столько врагов, что одному суду никак не успеть. Я сам адвокат, но сейчас нам больше нужны прокуроры. Не только предатели, но и те, кто слишком равнодушен, слишком пассивен по отношению к республике, кто ничего не делает с этим — и они работают на наших врагов, желающих утопить в крови революцию. Но мы справедливее с ними, чем они были с нами. Аристократы приберегли себе смерть от меча, оставив прочим виселицу, четвертование, пытку — мы даем осужденным быструю смерть независимо от сословия и вины. Гильотина — это тоже основание равенства, гражданин.

Леблан чуть не бежал за ним, стараясь не отставать под тяжестью книг и увесистого сундучка. Странный человек! — лицо тонкое и нежное, как у девочки, но смотрит резко и ясно, говорит как тот, кто облечен властью и готов своей или чужой смертью доказать свое право.

Суд еще не начался, а зрители уже толпились; в сопровождении национальных гвардейцев
прошли четверо в черном, в треуголках с кокардами — судейские. Один из судей, завидев гражданина адвоката, махнул ему рукой, поздоровался, получил пару писем и начал их просматривать на ходу; все расступались перед ним и встречали его приветственным гулом.

Он был в отчищенном до блеска потертом черном фраке, черной судейской мантии, черной шляпе с высокой тульей; в одной руке — записная книжка, за поясом пистолет. Леблан посмотрел было на его руки и не мог поверить: это были руки рабочего в несмываемых бледных пятнах краски.

— Кто это?

— Это гражданин Шометт, друг революции. Он из народа, начинал матросом, а сейчас — генеральный прокурор коммуны Парижа; возможно, он станет и членом Конвента!

— Как он стал судьей?

— Он самоучка, и он друг революции. Он доказал свою верность республике в Бастилии, в Тюильри, во всех уличных боях. Для того чтобы распознать роялиста, не нужно университетов.

— А… так можно?

— Когда подрастешь, мы уже победим; тебе придется учиться. Ты любишь республику?

— Да.

— Больше отца своего? — глаза у гражданина горели; говорил, как читал из пьесы.

— Да. — Это было вовсе не сложно. Отца своего он и не знал, и не любил.

— Учись, читай, смотри в оба! Прочитай хоть вот это, — гражданин вытащил из своей кипы бумаг сложенный вчетверо памфлет и сунул ему в руки. — Мы все равны перед законом и перед Высшим Разумом; каждый может возвыситься в меру своих талантов и добродетели. Гражданин Анрио был солдатом, а сейчас лейтенант нашей армии; гражданин Гош был сыном торговки овощами, а теперь командир батальона национальной гвардии; гражданин Шометт был бедняком, а будет, возможно, судить короля. Думаю, из тебя выйдет хороший судья. Ну, бывай, гражданин.