Осваиваем большой размер)
Oct. 5th, 2009 11:54 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
istarniНу, точнее, не совсем меня. Там, под катом, лежат
Так случилось, что я не люблю клятв – может быть, потому, что столкнулся с одной из них очень давно и в очень нежном возрасте. Как бы скоро не взрослели дети, шесть лет – это детство даже по человеческим меркам. Не рано ли? – спросите. Не рано. В самый раз.
Моим отцом был Эарендел, ставший вестником и Звездой Надежды, моей матерью – Эльвинг Белая из рода Лютиэн. Мой старший брат стал королем Людей…Но это все случилось потом.
Мы были рождены в Гаванях Сириона, но гавани давно стали морем. И сам город, и березовые леса вокруг, и нагорье к северу – все поглотили волны, когда-то послушно бившиеся о белые причалы у наших ног.
А в том городе… Легенды о нашем отце – смелом мореходе, которого мы не помнили, но любили по маминым рассказам и каждый день ждали обратно; мама – гордая королева со Звездинкой на груди, нежная, ласковая мама, принцесса волшебной сказки нашего детства. Нянюшка Исильвен, - мы любили ее нежно, но все время старались сбежать из-под ее опеки… Игры в прятки, пускание корабликов в холодных ручьях, наша беготня с деревянными мечами… Родной дом: белый камень Гаваней, голубое море у причала, белые паруса на голубом…
Мы росли, зная, что когда-нибудь оставим его. По рассказам взрослых мы хорошо усвоили, что такое орки, и что такое война, и что когда-нибудь орки придут на наш город войной. Тогда мы уйдем, убежим так далеко, что неизвестно, где кончится бегство, - так говорила мама. Одно из первых воспоминаний – она держит нас на руках, мы прячем носы в ее волосы и сквозь их серебристую завесу слышим: «когда-нибудь мы уедем далеко-далеко…» - «Почему уедем?» - «Вернется отец и увезет нас далеко, в мирную землю…» - «А зачем уезжать?» - «Здесь неспокойно, милые, сюда могут прийти враги, а в другой земле они не найдут нас». - «А давай мы победим врагов и останемся здесь!», - предлагает брат. Мама смеется: «герои мои маленькие!»
Мы ни разу не видели орков и представляли их совершеннейшими страшилищами. Но когда-нибудь – это мы знали твердо – когда-нибудь вернется из морских странствий наш отец на своем белопарусном корабле и уведет нас всех в лучшие, счастливые земли, и там-то мама больше не будет бояться. А пока она не уставала напоминать нам о неизбежном бегстве, которое случится когда-нибудь. «Когда-нибудь, не сейчас», - думали мы и через минуту забывали об этом, потому что детство не думает о будущем.
---
Та история началось с четверых чужаков, появившихся в Гаванях разгар весны. Мы видели, как они уезжали прочь: четверо всадников в багровом и черном, рядом с каждым - конники городской стражи в сером и голубом. Точно под нашим окном предводитель чужаков обернулся, оглядел маленькую площадь белого камня, прихотливые узоры на карнизах, балконы в белых и розовых цветах, - и сказал сквозь зубы что-то хлесткое сопровождавшим его. Сказал – и отвернулся, и они уехали прочь, ни разу не оглянувшись и не взглянув по сторонам; за ними плыло тягучее молчание. Красивые, но чужие, странно не подходившие к воздуху Гаваней, и дело здесь не в расцветке плащей: все в них, от гордо поднятых голов до перестука подков их коней, отдавало чем-то отталкивающим. Отдавало враждой.
Вечером того же дня к нам пришла мама, бледная, очень взволнованная, и, кинувшись ее обнимать, я заметил, что щеки ее мокры. Отпустила нас, громко выдохнула, на секунду закрыла глаза и сказала, что время пришло, пора и уезжать: «Скоро начнется ваше первое плаванье - к Кирдану, на Балар, в мирную землю». Мы смекнули, что это неожиданное известие как-то было связано с сегодняшними чужаками, и сразу загорелись узнать, почему вдруг мы должны уезжать.
-Это посольство, - ответила мама, но ответила не сразу. – Они приехали с известием, что на наш город скоро нападут.
-Орки? – вразнобой спросили мы. То, что нападать соберутся сегодняшние гости, мне и в голову не могло прийти. Чужаки были из эльдар, а во всех военных историях, которые мы наперебой выспрашивали у взрослых, всегда нападали орки, или тролли, или огненные демоны, - чудовища в безобразнейших обличьях.
Мама замерла на мгновение, прежде чем ответить:
-Нет, не орки. Просто…враги.
-Страшные?
-Страшные. Поэтому вам лучше будет на время уплыть отсюда. Далеко-далеко, на мирный остров Балар, на красивом белом корабле…
-А ты разве не отправишься с нами? – спросил я с удивлением, но без особого страха; пока грядущее путешествие представлялось слишком смутно, чтобы бояться его.
-Я приплыву позже, милые мои, - ответила мама и стала целовать нас, но между поцелуями и объятиями голос у нее дрожал: «Я приплыву позже, милые мои, приплыву, когда все закончится хорошо. А потом к нам вернется отец, и мы все уйдем в мирную землю на Западе, и никто больше никогда не потревожит нас».
-Честное слово? – спросил мой брат недоверчиво; нам совсем не понравились новости о том, что мама не отправится с нами.
-Честное слово. Обещаю вам, что все будет хорошо. Все будет хорошо, я-то знаю, милые мои, все образуется, - шептала мама, не выпуская нас из объятий, но потом чуть слышно добавила: «Завтра снарядим вас в дорогу».
----
Ни завтра, ни послезавтра ни один корабль не снялся с якоря. Той весной шторма были особенно жестоки: море ревело неумолчно, мутные волны бились о волнорезы, заливали пристань и норовили сорвать с якоря парусники.
Мы скоро забыли о чужаках, потому что детство знает иные, более важные забавы. Каждое утро мы с братом тащили Исильвен на берег, - искать подарков от моря, и море одаривало нас щедро, выкидывая на берег белые ракушки, или живых крабов, или поблекшие в воде деревянные бусы. Одну игру Исильвен не одобряла совсем, – подскочить к самому краю прибоя и потом с криком убегать обратно от мутно-зеленых волн выше нашего роста. Побеждал тот, кто подбежит ближе и увернется от ливня соленых брызг.
Завороженные буйством моря, мы не хотели себе другой потехи и до самого вечера не хотели уходить с берега. Но чем дольше длился шторм, тем сильнее волновалась мама. Теперь мы видели ее гораздо реже: уже с раннего утра являлись те, кому нужен был совет и указ королевы. Она уходила сразу же, не закончив завтрака или обрывая наши с ней игры. Ожерелье со Звездинкой она носила целыми днями, и это нам не очень-то нравилось: не очень удобно кидаться на шею, на которой сверкающие камни и холодный металл!
Возвращаясь от своих королевских дел поздно вечером, мама первым делом сажала нас на колени, и не отпускала долго-долго, и говорила: «Может быть, завтра вы поплывете на Балар». Наутро тот из нас, кто просыпался первым, кидался к окну и видел свинцово-серое даже под ярким солнцем море, белые буруны у причалов и волнорезов, истрепавшееся под нескончаемым ветром знамя. Мы радовались: не поплывем сегодня! - а мама боялась все сильнее.
В городе росло томительное волнение, ожидание битвы: все спешно вооружались, на площадях точили мечи и копья, молодежь упражнялась в фехтовании, и мы поневоле заразились ожиданием и по суткам не расставались со своими деревянными мечами, изрядно пугая Исильвен. Кто нападет – мы представляли себе смутно, а Исильвен уводила нас при любой попытке расспросить взрослых воинов, сама же отказывалась отвечать: мол, вы еще слишком маленькие для войны. Впрочем, мы - дети – не боялись нападения этих самых врагов (которых мы представляли себе кем-то вроде орков, такими же страшилищами). Мы были уверены, что они бросятся прочь от одного взгляда на наше воинство и будут разбиты - и удивлялись втихаря, почему мама так боится.
А за день до (но тогда я не знал, что случится на следующий день) мама, в сто пятый раз оглянувшись на штормившее море, позвала к себе Маблунга, нашего главного разведчика. Они ушли говорить в ее покои, а мы подслушивали под дверью….
Голос мамы: «Сегодня вечером отведи их в укрытие. Ты знаешь, - пещера с водопадом».
Маблунг: «Не получится. Когда угодно – только не сегодня и не завтра. Пещера совсем близко к кромке прибоя. Вы забыли – полнолуние, высокий прилив».
Долгая тишина. Мама говорит, и мы знаем, что она плачет: «Они придут уже завтра. Как ты думаешь, дети будут в безопасности здесь? Ты знаешь, что случилось с моими братьями».
Опять Маблунг: «Мы знаем, что ваши братья сгинули, но как… даже слухи не говорят об убийстве. Элрос и Элронд будут в безопасности, только если не будут выходить на улицу. К тому же, - может быть, все закончится на стенах».
И мама отвечает: «Знаешь, так нельзя говорить перед битвой, - но я не верю, что все это закончится так».
И совсем тихое шу-шу-шу, которого за закрытой дверью не разобрать, а потом быстрые шаги.
Мы с братом опрометью кидаемся от двери к лавке и принимаем сколь возможно невинный вид, но взрослые на нас даже внимания не обращают. Высоченный Маблунг, сейчас будто съежившийся, молча кланяется маме и уходит. Мама на мгновение застывает, потом спохватывается и говорит неверным голосом: «А, вот вы где. Сейчас обедать будем».
И ни слова о завтра.
---
Завтра началось очень рано, в серой предрассветной дымке – с маминых поцелуев, разбудивших нас. Внизу явственно слышалась суматоха сборов, но сама мама, наоборот, была очень тихая и говорила еле слышно. Звездное ожерелье сияло у нее на груди уж слишком ярко: слепило глаза и не давало толком разглядеть ее саму, и лицо ее в свете Звездинки казалось высеченным из белого камня, - неподвижным, неживым. Она подошла к нам, обняла крепко-крепко и долго не отпускала; мы, как обычно, зарылись носом в ее волосы и в теплом полусне едва слышали ее напутствия: «Вы у меня настоящие молодцы, смотрите же, сидите тихо и никуда не выходите из дома, сидите и ждите меня, а я обязательно приду. Исильвен присмотрит за вами, а потом я приду».
-Честное слово? – спросил я, полупроснувшись и не до конца осознав, что та самая битва - сегодня.
-Честное-пречестное, - сказала она и задрала голову, чтобы не пролились слезы.
-Мы победим? – спросил мой брат. На это она повела себя странно: обняла нас по очереди, отвернувшись, пробормотала «Все образуется, милый». Потом обняла еще раз, так что у меня ребра затрещали, отпустила и вышла очень быстро, не оборачиваясь.
----
Мы остались ждать. Внизу еще сколько-то времени продолжались сборы, но скоро мы услышали, как все выходят из дому. Потом стало тихо, и от этой тишины я задремал, - чтобы потом проснуться окончательно от какого-то далекого гула.
Утро, видимо, давно наступило: сквозь ставни пробивались узкие лучи солнца. Я оглянулся и увидел, что Элрос сидит в выходной курточке, кажется, даже причесавшись, и напряженно к чему-то прислушивается. Повернулся ко мне и пробурчал недовольно:
-А, проснулся наконец. Наши там дерутся, а ты!
-Ничего я не спал, - ответил я в том же духе и уже собирался обидеться, но со стороны стен кто-то закричал долго и протяжно, и через мгновение крик оборвался - как отрезало…. Мы ринулись к окну, но ставни были закрыты наглухо – не открыть.
…Сначала мне показалось, что это не штурм, а шторм и буря идут на город, - не с моря, а с равнины, с крепостных стен. Однотонный, еле различимый гул все нарастал, и в этом гуле можно было уже различить человеческие голоса, звуки рогов и труб, глухие удары, лязг и треск. За окном кричали что-то, откуда-то совсем издалека шел лязг будто железа о железо. Сколько ни бейся, никак не удавалось раскрыть ставни. И уйти никуда не получилось бы – Элрос было выглянул из комнаты, да увидел, что в конце галереи стоит Исильвен, чуть не носом прижавшись к окну, и смотрит неотрывно.
Исильвен, - звали мы ее, - Исильвен! Что там? Скажи, как там у наших? Мы уже победили? Исильве-ен!
Она обернулась к нам раза с третьего, бросила что-то вроде «сидите-тихо-а-то-в-детской-запру» и опять приникла к окну, - кажется, ей смерти подобно было хоть на миг оторвать взгляд от того неведомого, что за этим окном происходит. Нам пришлось вернуться в комнату.
Не знаю, сколько мы так просидели в полутьме, вздрагивая от каждого шороха, терзаясь от неизвестности, пока шум, и крики, и звук ударов не докатились до самого нашего дома. Совсем близко, под нашими окнами, мы услышали команды на незнакомом языке, торопливые шаги по лестнице и почти сразу же – истошный крик Исильвен: «Не пущу, окаянец! Не пущу, говорю тебе!» - и потом плач ее, тише и уже без слов. Шаги по лестнице, скрипучие – по ступеням, гулкие – по каменному полу, стук открываемых дверей, -
Мы забились в угол, вцепившись друг в друга, и ждали схватки с неведомым врагом…
Резко распахнулась дверь, и в ярком свете дня мы увидели его. Но он был эльда в боевом доспехе, а не та безобразная злобная тварь, которую мы представляли себе. Я почувствовал, как обмякли руки брата, до боли сжавшие мое плечо. Он был эльда, хотя и чужой, и нам было уже не страшно. Он был высокий, черные гладкие волосы собраны в растрепавшийся хвост, очень темные глаза на белом лице, и щеки тоже белые, только на скулах две красные точки. Он был эльда, и потому я принял его за союзника нашего в этом бою…
-А где мама? – спросил я чужака, потому что мамы не было уже слишком долго, а он (это было видно) только с поля боя.
Он отшатнулся и взглянул на нас чуть ли не с ужасом.
-Мама…вы Элронд и Элрос? Мама скоро придет, - сказал он каким-то очень хриплым, сорванным голосом, - сидите здесь, малыши, и никто вас не тронет.
От него пахло чем-то горячим, пряно-соленым, тяжелым, но в остальном он был нестрашный, и я удивился, почему так кричала на него Исильвен. Он оглядел еще раз комнату и вышел, и прикрыл за собой дверь, и мы слушали, как отдаляются и затихают его шаги. Элрос медленно, на цыпочках выглянул за дверь и поманил меня. С Исильвен случилось непонятно что, и чужой эльда ушел. И мамы не было уже давно… Невмоготу было больше ждать здесь, взаперти, не зная, что случилось с нашими и что с ней. Мы переглянулись и одновременно выскочили из комнаты, сбежали по лестнице, навалившись, вдвоем открыли тяжелую дверь…
И чуть не врезались в воинский отряд чужаков, наводнивших всю террасу у нашего дома. Все они были в багровом и черном, в шлемах с высокими алыми султанами, у всех - мечи, и было понятно, что этими мечами только что кого-то… Что этими мечами убивали, подумал я, не сразу приложив слово к ситуации. В этой толпе еще сильнее, еще гуще лез в ноздри тот пряный запах, и соленый ветер с моря не мог смыть его. Они увидели нас, и двое, в которых мы чуть не врезались, шагнули к нам, и точеные их, красивые лица так исказились и потемнели, что я понял: это – враги. Эти – и напали.
Не укладывалось в голове, что эльдар могут быть врагами, но эти – были врагами. Стало очень страшно. Мы, оторопев, вжались в стену нашего же дома и глаз не могли оторвать от чужих солдат. Короткое, резкое, непонятное слово команды - и они отступились, а сквозь толпу к нам протолкнулся тот черноволосый чужак, что заходил к нам. Кажется, он командир… Мы смотрели на него как на врага, но бежать было некуда, а его солдаты были еще страшнее. Он притянул нас за плечи и сказал по-нашему: «Тихо, тихо, вас здесь никто не тронет». Я отвернулся возможно дальше, хотелось сбросить его руку с плеча... Наша улица была пуста, на белых камнях – бурые пятна, наши из городской стражи лежали неподвижно, и я понял, что это сделали мечи чужаков. Зачем они только пришли сюда, что они сделали с нашими, что они сделали с мамой?!
…Со стороны моря кто-то закричал, и черный командир рванулся к парапету, нас, однако, не отпустив. И с террасы нашего дома, окруженные чужими солдатами, мы увидели битву. В Верхнем городе, на площади Маяка, - был шум, и множество народа, и крики боли, и лязг железа о железо, и ровно посередине площади – живая стена, ощерившаяся с двух сторон мечами; там была – битва, и ужасом несло от нее. И в этой беспорядочной, мечущейся толпе народа – нашего народа, которую теснили все ближе к домам враги, я пытался увидеть маму и не мог найти ее.
Как внезапно в этой сумятице словно звезда зажглась, будто солнечный блик отразился в зеркале слепящим светом, и по этому свету мы увидели ее. Но чужие солдаты тоже увидели ее – по площади прокатился вздох – и все одновременно, будто они были одним телом, ринулись к ней, и смяли живую стену сопротивлявшихся -
И мы увидели ее, и закричали ей «Мама, мама!»–
И она различила в шуме и лязге битвы наши детские голоса и обернулась на зов, и увидела отряд в багровом и черном у стен нашего дома, увидела стену копий и черное со звездой знамя, и увидела нас в этой толпе и черного командира у нас за спиной -
И, замерев на мгновение, закричала страшно и кинулась прочь, прямо, все дальше от нас, и у меня от страха замерло сердце, потому что она бежала не туда. Ей бы вниз, в сторону, нырнуть в арку, через Фонтанную площадь по лестнице вниз, в лабиринты Нижнего города, где ни один солдат не догнал бы ее, к пристани, к кораблю…
-но она бежала прямо. А прямо был только маяк – и край обрыва.
По дворам домов окрест площади она вырвалась за город, бежала мимо белых домов гондолимрим, бежала прямо к маяку – к краю обрыва, но там ведь нельзя спустится вниз, там высоко, и погоня бежала за ней – в отдалении, но не отставая, и первым бежал высокий, в багровом плаще чужаков, -
МАМА, ТАМ ВЫСОКО, ТАМ ЖЕ НЕЛЬЗЯ СПУСТИТЬСЯ –
Но уже маяк был у нее за спиной, и там, где она бежала, была только трава по колено – и край обрыва, куда нам строго-настрого запрещалось ходить…
И она остановилась у края. Погоня тоже остановилась – далеко от нее, но окружив ее, и бежавший первым остановился, и бросил меч на землю, и снял шлем – ярко блеснула на солнце рыжая грива, – и что-то крикнул ей. И мама отвечала рыжему чужаку, – что, мы не слышали, мы оглохли от шума битвы и собственного крика, и ее Звездинка сияла, как солнце и слепила глаза - и рыжий кричал ей, и рванулся сделать шаг вперед –
Здесь черный командир, поняв, что случится потом, попытался оттащить нас от парапета, но я успел увидеть, как мама в два шага долетела до края, взмахнула руками, как птица крыльями-
И тут меня накрыла красная тьма, и в этой тьме кричали два голоса…
Тишина. Чье-то сбившееся дыхание, чьи-то всхлипы. Я понимаю, что моя красная тьма – всего лишь плащ черного командира, и сквозь ткань светит солнце. Солнце светит. Командир чужаков накрыл меня своим плащом. А мама? Там высоко, там нельзя спуститься вниз, говорила она всегда: «упадешь-и-разобьешься». И она была на краю. И она – упала и разбилась? Так не бывает, потому что этого не может быть.
В душной тишине - голоса чужаков, фразы, междометия, выкрики на том же чужом языке, и в каждом голосе – отчаяние. Как будто они все, а не только мы, потеряли только что самое дорогое….
Из невозможной дали слышен голос брата, слабый, охрипший: «Ма-ам…»
Пальцы черного командира железом вцепились в мое плечо – не вырвешься.
Продолжение должно быть, и вспоминать Элронд должен еще так на постов пять длинных телег. ;)
Упд. Продолжение здесь: http://istarni.livejournal.com/21186.html#cutid1
Спасибо Амарин, замечательному редактору, ловителю повторов и не только их!;)
Тем, из-за кого этот текст таки появился на свет, хотя мой мозг еще слишком юн для подобных тем, благодарности:
матушке-природе за больную голову, Профессору за нашефсе, Кирет за текстологические изыскания в районе Гаваней, Амон-Эреб и конца Эпохи, Натали и Фреду - за высказанную готовность сие прочитать еще ДО того, как сие было написано.
Буду очень рада критике, потому что здесь все темно, непонятно и очень близко к сердцу.