Дорожная история - ...сбилась со счету, еще одна

[istarni]

Меня тут попросили продолжать, ну а я, а что ж я, я возьму и использую любой повод потрындеть дальше! К тому же своих мыслей-то особо нет, зато вместо этого можно рассказать о других людях, что как бы не лучше...

А о чем речь. Когда я начала учить немецкий и встретила (сильно потом) первого живого немца, мне в глубине души очень хотелось спросить немца - про Вторую Мировую. Очень сильно хотелось. Но, знаете, как-то странно начинать разговор с вопроса "А скажи-ка, друг, где твой дед был и что делал на восточном-западном фронте?"

А речь-то о чем. Мне довелось участвовать в таких разговорах, и не один раз, и тему - что характерно - каждый раз поднимала не я. А тут меня Ангел еще попросила изложить для публики одну историю, которую я ей уже излагала... а вот и она!

У мамы выдалась свободная пятница на работе, и мы поехали в австрийскую деревню на Зеленое озеро. Это отдельная история - про деревню Трагёсс-Кляйнкирхен и про ее почетного бургомистра, у которого мы оказались в гостях - но сейчас дело не в этом. 

На форелевой ферме этого бургомистра мы столкнулись еще с посетителями, двумя старичками, ей было что-то около шестидесяти пяти (типичная европейская дама на пенсии, активная, моложавая, доброжелательная и с завивкой), а ему на вид можно было дать все девяносто: очень белые седые волосы, голубые, светлые, по-стариковски прозрачные глаза, ходит медленно, но прямо; видно, что был большой спортсмен и охотник, а теперь что - помолчать, оперевшись на руку своей родственницы, да на солнышке погреться. 

Разговариваемся, дама узнает, что мы из России, и в обе стороны начинается поток восхищений, в котором мы стараемся принимать посильное участие: 

О, вы из России! А мы вот были в круизе на теплоходе, ваш Север, Петербург, Москва, как это прекрасно! А ваше метро, это просто дворец! А еще в Петербурге площадь такая, Дворцовая, просто дух захватывает!  - Да-да, спасибо, а когда мы были в Вене, так красиво, так красиво! И здесь - такая природа, такие горы, просто сердце радуется! - Да-да, спасибо, а у вас на севере - такая природа, такое море, как красиво!

И все в таком духе минут на пять.  

Потом у дамы звонит телефон, она отходит в сторону, а старик, до того молчавший, пригревшийся на солнышке, внезапно, слегка шамкая, подает голос:

- А я, знаете, Москву не успел рассмотреть.

Погода, спрашиваю, была плохая? Почему-то мне показалось, что они были в Москве во время прошлогодних пожаров, неудивительно, что на улицу тогда было не выйти!

Он не то что улыбнулся, скорее, морщины у него сами по себе за годы сложились в небольшую, какую-то совсем стариковскую улыбку:

- В июле 44го в Москве была очень хорошая погода. Я был в Москве в июле 44го года, один день-

И он взглянул на меня и понял, что я поняла, о чем речь, и не стал продолжать. 

- Вечером нас погрузили в вагоны и отправили... я был в Усть-Каменске (то есть он произнес что-то похожее на Усть-Каменск, но я могла и неправильно расслышать). А потом Сталин дал обещание, что все пленные будут отправлены домой через три месяца после конца войны. И через три месяца после конца войны я ехал домой в одном из первых эшелонов. Так Сталин свое обещание сдержал и к своим врагам - и своего народа - оказался милосерден... Я поехал домой через три месяца после конца войны...
Он не договаривает фразу про врагов, прочем, я и рада этому: в этом странном монологе достаточно слов, которые повиснут в воздухе наравне с запахом утра, духом разнотравья, плеском форели в ручье, дуновением ветра - но, в отличие от последнего, не исчезнут и не денутся никуда. 
Старик улыбается еще раз, словно извиняясь, и молчит, и когда его родственница, отзвонившись, возвращается и продолжает восторги и расспросы - молчит, улыбается и смотрит в сторону, как будто я знаю какую-то его невеселую и затаенно хранимую тайну, но вполне возможно, что мне просто чудится и я слишком много всего вчитываю в морщинистые лица стариков.