Я не уверена, что в данном примере дело именно в рефлексии. Ему страшно. Дико страшно, безумно совершенно; помнишь ответ на вопрос о том, что он делал днем 14-го? Там даже при чтении этого перечня тошнить начинает, как будто укачало; чувства автора отлично передаются читателю. Нервы у него сдают не от того, что план рушится, а от того, что он видит реальную угрозу проигрыша и гибели, видит - и не может на это пойти, не может себя заставить выйти и это возглавить, выйти и погибнуть. И Пущин, похоже, видит, что он не может, потому и говорит, прощаясь: "Мы вас ждем", - и все, это последняя капля, гвоздь в крышку гроба.:( Он не может выйти и выполнить последний долг командира - командовать последним боем, а молодые люди, о которых он говорит пренебрежительно, в низких чинах, максимум командиры рот, не имеющие вообще никакого боевого опыта - идут и исполняют, хотя им тоже страшно; еще бы не страшно решиться бесповоротно изменить свою жизнь. Чем бы все ни кончилось, победой или поражением, но жизнь тех, кто решился и вышел, изменилась бесповоротно, и завтра уже не будет таким, как множество прошедших "вчера". Я могу понять страх (тут странно - не бояться), могу понять многое, но какая-то незримая пересеченная черта там есть, и я не знаю, когда он ее пересекает: когда врет Рылееву и Пущину, что придет, или когда около 25 декабря формулирует наконец для себя линию защиты и начинает разыгрывать тот гамбит, при помощи которого в итоге выиграет жизнь. В общем, да, все можно понять, в событиях 1825/1826 вообще очень много о страхе, но вот здесь наглядная иллюстрация тому, что "трусость - это самый страшный порок" (с). Самый, потому что, сдаваясь ему, ты дальше делаешь такое...
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
branchandroot
no subject
Date: 2016-10-26 12:54 pm (UTC)Ему страшно. Дико страшно, безумно совершенно; помнишь ответ на вопрос о том, что он делал днем 14-го? Там даже при чтении этого перечня тошнить начинает, как будто укачало; чувства автора отлично передаются читателю. Нервы у него сдают не от того, что план рушится, а от того, что он видит реальную угрозу проигрыша и гибели, видит - и не может на это пойти, не может себя заставить выйти и это возглавить, выйти и погибнуть. И Пущин, похоже, видит, что он не может, потому и говорит, прощаясь: "Мы вас ждем", - и все, это последняя капля, гвоздь в крышку гроба.:(
Он не может выйти и выполнить последний долг командира - командовать последним боем, а молодые люди, о которых он говорит пренебрежительно, в низких чинах, максимум командиры рот, не имеющие вообще никакого боевого опыта - идут и исполняют, хотя им тоже страшно; еще бы не страшно решиться бесповоротно изменить свою жизнь. Чем бы все ни кончилось, победой или поражением, но жизнь тех, кто решился и вышел, изменилась бесповоротно, и завтра уже не будет таким, как множество прошедших "вчера".
Я могу понять страх (тут странно - не бояться), могу понять многое, но какая-то незримая пересеченная черта там есть, и я не знаю, когда он ее пересекает: когда врет Рылееву и Пущину, что придет, или когда около 25 декабря формулирует наконец для себя линию защиты и начинает разыгрывать тот гамбит, при помощи которого в итоге выиграет жизнь. В общем, да, все можно понять, в событиях 1825/1826 вообще очень много о страхе, но вот здесь наглядная иллюстрация тому, что "трусость - это самый страшный порок" (с). Самый, потому что, сдаваясь ему, ты дальше делаешь такое...